Себестоимость нефти
«Себестоимость нефти считают все, кому не лень, получая в итоге самые разные цифры. Но почему-то вечно забывают уточнить, что именно посчитали, по какой методике, какие издержки включены. А ведь любой грамотный бухгалтер знает, что в расчете себестоимости всегда присутствует определенный произвол. Даже переменные издержки на единицу продукции зависят от метода учета складских запасов. А как разносить постоянные - всецело зависит от учетной политики. (Порядок отнесения затрат на себестоимость, установленный ГНС для целей налогообложения, не единственный и далеко не самый удобный для управленческого учета.)
У промышленной продукции существенную долю издержек, относимых на себестоимость, составляют сырье и материалы. У арматуры, например, это прежде всего сталь (или чугун, или пластик). Причем данные издержки - переменные. Поэтому цена арматуры не может быть меньше, чем ее вес, умноженный на цену материала корпуса. (Точнее, может, только если арматура контрафактная.) Но у нефти такой статьи издержек почти нет. Она течет из недр как бы бесплатно. Какие-то расходы, чтобы ее оттуда достать, конечно, нужны - нефтяных фонтанов нынче уже не встретишь. Прежде всего расходуется электроэнергия, а также вспомогательные материалы - например, реагенты, закачиваемые в скважину. Но всё это вместе в пересчете на баррель даст от силы 1 -2 доллара! Ладно, учтем еще затраты прииска: зарплату его работников, амортизацию оборудования и сооружений, поддержание фонда скважин, а также транспортировку до магистрали. То, что мы получим, можно назвать «операционной себестоимостью добываемой нефти». Она разная в разных проектах, но в большинстве случаев всё равно не слишком высока: у Роснефти, по ее расчетам - $4-5 за баррель, Saudi Arabica (крупнейшая в мире добывающая компания) заявляет о $2. У шельфовой добычи операционная себестоимость повыше - $15-20. Про сланцевую нефть говорят разное, причем если еще год назад, до ценового провала, чаще звучали цифры $40-50 за баррель, то сейчас - $20-25, что отражает не столько развитие технологий сланцевой добычи (которые, конечно, развиваются, но не такими же темпами), сколько жонглирование методиками расчета ради оправдания поведения биржевых цен на фьючерсы. Которые на самом деле с себестоимостью никак не связаны.
Но почему же тогда тридцать долларов за баррель вызвали такую панику? Потому что расходы нефтяной компании далеко не ограничиваются затратами на добычу как таковую. Очень недешево обходится транспортировка нефти: докачать ее от Сибири до западных границ России - это порядка $10 за баррель. Основную финансовую нагрузку на российские компании, экспортирующие нефть, оказывает бюджет: они отдают ему более половины экспортной выручки. А НДПИ платится в том числе и с объемов, перерабатываемых внутри страны.
Но главное, что любые нефтяные месторождения имеют дурную манеру исчерпываться. А по мере своего исчерпания требуют всё больших текущих затрат. Дебит скважин падает, включаются всё более дорогие методы повышения нефтеотдачи. То есть, операционная себестоимость добычи растет. И чтобы поддерживать и развивать бизнес, любая нефтяная компания вынуждена искать и осваивать новые месторождения. Нужно вести ГРР, потом, когда нефть найдена, запасы ее оценены и признаны пригодными к извлечению, нужно приобрести права на разработку или купить проект, далее нужно обустраивать новое месторождение: трубу к нему провести, хранилища, дома, дороги и прочую инфраструктуру создать, гору всякого железа завезти и установить, А если речь о шельфе? Платформа - это же крайне дорогое удовольствие! Всё это - инвестиции. И потребный объем их огромен!
Такая экономика нефтедобывающей отрасли заставляет говорить как об основном показателе не о себестоимости, а о сроке окупаемости проекта. Вот чисто условный пример. Пусть инвестиции в некое месторождение составили миллиард долларов. Объем добычи на нем - миллион баррелей в год. Операционная себестоимость плюс транспортировка, допустим, $10 за баррель. Если компания получает от продажи барреля нефти $50 (а даже на пике мировых цен российские компании за вычетом отчислений в бюджет получали меньше), месторождение, как несложно посчитать, окупится за 25 лет: 10 миллионов в год будут уходить на саму добычу, а 40 - на покрытие инвестиций. Если же чистая выручка составит всего лишь $20, то срок окупаемости вырастет до 100 лет. И это мы еще не учли, что по мере выработки месторождения затраты на добычу будут расти, причем на 100 лет нефти там, скорее всего, просто не хватит.
А теперь вопрос: будет ли условная компания в приведенном выше примере продавать нефть по $20? Будет! А куда ей деться? Хранилища-то не бездонны, а просто так взять да остановить добычу не получится, это процесс непрерывный. Сегодня цена упала - остановили, завтра выросла обратно - опять запустили? Так не бывает! Консервация скважин - это дорого и сложно (а в некоторых условиях практически невозможно). Но как же поведет себя компания, если цена на нефть упадет... нет, не ниже себестоимости, но ниже того уровня, который позволяет обеспечить разумный срок окупаемости типичных проектов? А вот как: она заморозит новые проекты, сократит ГРР. То есть, остановит инвестиции. На текущую деятельность ей денег хватит, а развитие придется притормозить.
Разводы нефти
Вот теперь мы можем отметить важное отличие рынка нефти от классической модели товарных рынков: кривая “предложения устроена на нём совсем иначе (если вообще имеется). Даже при падении цен до $25 за баррель сокращать традиционную добычу невыгодно: операционная себестоимость всё равно ниже. Наоборот, хочется её нарастить, дабы компенсировать выпавшие доходы, На практике предложение нефти регулируется не столько рынком, сколько различными картельными соглашениями. Разве что сланцевая добыча в этом плане более подвижна (и трейдеры пристально следят за ее объемами).
Наконец, еще один важный момент, который следует понимать, глядя на кривой крестик спроса и предложения. Если спрос увеличился и цена пошла вверх – объемы производства сразу ведь не нарастишь! В зависимости оттого, о каком продукте речь, на это нужны недели или даже месяцы. Сократить производство, если спрос упал, можно быстрее, но тоже не мгновенно. То есть, любой рынок в той или иной мере инерционен, и есть некоторое характерное время, за которое он способен изменить свои параметры. На слишком быстрые колебания рыночных цен он просто не успеет отреагировать. Их, собственно, и не бывает на обычных рынках. Они типичны лишь для биржевых торгов, где цены порой в течение дневной сессии летают туда-сюда на несколько процентов, потакая информационным вбросам.
Рынок нефти - инерционен крайне! Конечный спрос реагирует на цену вяло и медленно, с лагом в несколько месяцев. Да, если бензин подешевеет, его станут покупать больше, но от скважины до АЗС путь долгий. А в целом объем спроса на нефть связан скорее с глобальными колебаниями экономики, чем с ценой - такой уж это продукт. Предложение же и вовсе на таком коротком интервале на цену не реагирует, кроме разве что сланцевой нефти. Точнее, реагирует через политику: чтобы остановить падение, всякие видные деятели принимаются делать заявления о скором сокращении добычи. (И голых заявлений, кстати, порой хватает: трейдеры больше любят информационные вбросы, чем экономические факты.)
Но вот в чем беда. Если низкая цена на нефть продержится достаточно долго, предложение все же отреагирует, только совсем медленно, с лагом в несколько лет, когда аукнется сокращение инвестиций в новые проекты. И настанет дефицит, и трейдеры взовьют цену до $200, и будет им счастье... А нам?
Поставим прямой вопрос: отражает ли биржевой рынок нефтяных фьючерсов экономическую ситуацию со спросом и предложением нефти? Ответ: только лишь в отношении общей динамики на достаточно длительном промежутке времени. Скажем, снижение цены барреля во второй половине 2014 года имело под собой серьезные макроэкономические основания: развитие сланцевой добычи, с одной стороны, и торможение роста китайской экономики, с другой. Заметьте: именно сам факт снижения имел такие основания. А вот уровень цены по его итогам (менее $30) уже весьма произволен: это скорее результат «медвежьих игр» трейдеров, чем экономических расчетов. Если же вести речь о колебаниях биржевой цены в пределах пары месяцев, не говоря уж о днях - то их смело можно считать чисто спекулятивными.
«Медведями» называют биржевых игроков, сделавших ставку на положение цен. Для этого они продают торгуемый актив, чем подталкивают его цену вниз. А оптимистов, играющих на повышение, называют «быками».
Заметим, что трейдерам выгодно затолкать цену нефтяных фьючерсов (а значит, и реальной нефти) как можно глубже в подвал. Ведь чем ниже цена опустится и чем дольше там пробудет - тем выше потом взлетит. Трейдеры просто раскачивают рынок, пользуясь инерционностью отрасли. Имея с этого миллиардные барыши. За что они получают свою маржу? Что полезного создают для людей?
Экономический смысл любого фьючерсного рынка - страхование рисков производителей, получающих выбор: продать свой продукт по текущей цене или по будущей. Нефтяные фьючерсы тоже служили этому на заре своего бытия. И до сих пор служат. Вот только нынче рынок фьючерсов сам же и создает те риски, от которых затем страхует - принцип работы у него такой же, как у бандитской «крыши».
Привязка контрактных цен нефти к котировкам фьючерсов тоже имела смысл, сократив финансовые потери производителей и потребителей от деятельности посредников. Но с развитием интернета, с одной стороны, возникла возможность на одном экране видеть весь рынок контрактов спот и, при желании, не позволить посреднику себя обмануть, с другой стороны, появился удаленный доступ к биржевым торгам не только у профессиональных биржевых брокеров, все-таки обычно достаточно грамотных, а у всех желающих; количество чистых спекулянтов на рынке резко выросло, и потери реальных участников рынка на корм всей этой ораве стали даже больше, чем раньше, просто в другой, менее явной форме - в форме потерь из-за быстрых колебаний курса.
И получается, что та структура рынка нефти, которая сложилась в 80-е годы, к сегодняшнему дню приносит нефтяной отрасли больше вреда, чем пользы. Раскачивая рынок, спекулянты мешают ее нормальному развитию. Более того, они залезают в карман каждому из нас! Ведь нефть - такая штука, что вместе с ее рынком раскачивается вся мировая экономика, в особенности экономики тех стран, которые сильно зависят от экспорта нефти, включая, увы, Россию.
Нестабильность - это дополнительные риски, которые любой хозяйственный субъект старается учесть в своем бизнесе: банки поднимают процентные ставки, оптовики накручивают рублевые цены. И страдают от этого производители и простые люди, то есть, мы с вами и с Васей Пупкиным, несмотря на весь оптимизм последнего. Рынок нефтяных фьючерсов, как и многие другие элементы мировой финансовой системы, постепенно из полезного придатка превратился в паразита, сосущего соки из мировой экономики. Почему же сей паразит живет и процветает? Примерно потому же, почему столетиями гуляет, купаясь в роскоши, королевский двор, пока вокруг мрут с голоду крестьяне. Потому что власть в нашем мире принадлежит финансам, а не нам с вами. Я об этом подробно писал еще восемь лет назад. А на сей раз просто проиллюстрировал на конкретном примере один из механизмов паразитирования: подмена рынка товара, имеющего созданную трудом стоимость, рынком производного финансового инструмента, с запуском сопутствующих мифов (о том, например, как сложно торговать фьючерсами, и как они ужасно важны для справедливого регулирования рынка нефти).
Финансы стали в нашем мире новой религией. Мифы, на которых она зиждется, очень устойчивы, их не перешибить и тысячей подобных статей. «Королевская власть - от Бога», и попробуйте доказать обратное средневековому крестьянину. Мир неудержимо катится в сторону постиндустриального общества бездумных потребителей, и покуда сей тренд в силе, культ финансов незыблем. Show must go on!
Но знаете, с годами я почему-то все чаще испытываю к служителям этого культа не зависть, а жалость…»
Юрий Жестин,
Журнал «Арматуростроение», 3/102/2016
